Давид Семенович Костинбой

Война! Сколько боли, скорби, потерь несет это слово. Слезы на глазах при одном воспоминании о войне наших прабабушек и прадедушек.

Мой прадед Костинбой Давид Семенович родился в селе Корница в 1926 году, в Ляховецком (Белогорском) районе Хмельницкой области. Когда ему исполнилось пять лет, семья переехала в местечко Кунев, расположенное на старой польской границе, где их и застала война. Он пошел воевать на фронт в 17 лет.

Давид Семенович Костинбой

Те воспоминания, которыми поделился со мной мой прадед, произвели на меня очень сильное впечатление.

«Когда началась война, никто и не мог предположить, какая страшная участь ожидает жителей моего местечка. Никакой достоверной информации, что происходит на фронте, мы не имели, ходили страшные слухи, но в них не верили. Мне еще не исполнилось семнадцати лет, как меня вызвали на медицинскую комиссию в военкомат. В юности я мечтал стать моряком. Проехал полсотни километров. Пришел в военкомат, заранее рисуя в своем воображении желанную картину. Спросят меня: „Где хочешь служить?“ И я отвечу: „Только на флоте!“ — и сразу получу направление на боевой корабль, на Балтику... Но все было весьма прозаично. Спросили — „Воевать хочешь?“. Я и так боялся, что война без меня закончится, так сразу ответил — „Конечно!“. Военком сказал — „Пиши сейчас заявление, просись добровольцем на фронт“. Таких как я, добровольцев, набралось шесть человек. Дали нам сержанта — сопровождающего из „ограниченно годных“ после фронтовых ранений. Определили меня в роту снайперов. Стрелять нас научили здорово. Не жалели для учебы патронов и времени. Я наловчился, даже спокойно попадать в подброшенную монету. В октябре сорок третьего нас, пятьсот человек, погрузили в эшелон и повезли по направлению к Белоруссии. Получился „снайперский эшелон“. Выгрузили за 400 километров от линии фронта и дальше мы продвигались пешим ходом, как обычная маршевая рота. Уже подходили к фронту, как над нами стали кружить немецкие самолеты. Мы, молодое пополнение, не знали, что предпринять и сбились в кучу. Вдруг появился верхом на коне полковник в папахе и начал кричать: „Все в лес!“. Туда мы и ринулись. Началась дикая бомбежка. На место, где находился полковник, упала бомба, не оставив ничего от всадника и лошади. Так что, смерть никого не щадит, ни рядового солдата, ни старшего офицера.

В итоге никто из нас в снайпера не попал, выходит, что зря нас так долго снайперской науке учили. Хотя знание особенностей маскировки и умение моментально точно определить расстояние до противника, меня, в дальнейшем, не раз на фронте выручало и спасало от гибели. Так я стал пулеметчиком. Всех остальных кинули на днепровские плацдармы как пехоту. Почти все пулеметчики были совсем молоденькие ребята. Из нашего пополнения только двое брились, остальные все были безусыми мальчишками. Времени на долгую «акклиматизацию» у меня не было. Сразу пришлось стать командиром пулеметного расчета.

То, что творилось в Белоруссии зимой 1943 года, я знаю очень хорошо. Как говорили в сводках Информбюро: «бои местного значения». Только в этих боях столько той зимой народу погибло, что и во многих грандиозных сражениях войны таких потерь не видывали. Я за месяц поменял три расчета, все мои напарники были убиты... И так было всегда и в дальнейшем.

Кто, например, слышал о боях за Жагаре или станцию Ионишкис в Литве? Или о боях за Добеле на латвийской земле? А там, между прочим, в никому не известных «боях местного значения», были убиты многие и многие сотни наших бойцов. И вообще там выжить было немыслимо...

Разведка боем, будь она проклята! В одной из таких операций я был ранен. Я не успел пробежать вперед и двухсот метров, как упал от удара пули в правое плечо. Потом выползал с поля боя, истекая кровью. Из моего батальона почти никто не уцелел в этой атаке... После госпиталя я попал в 51-ю Армию, в 1-йбатальон 1179 СП 347-й Мелитопольской СД. 51-я Армия была переброшена в Белоруссию из Крыма и меняла войска стоявшие в обороне. Страшная «текучка кадров», как тогда говорили. Мы теряли людей в каждом бою, в каждой мелкой стычке. Никто из пулеметчиков не успевал толком познакомиться друг с другом, а иногда просто узнать, откуда кто родом или запомнить фамилию напарника. В ходу были только имена: Коля, Витя, Вася, Сергей, Аншель, Ваня, Федя... Мне самому пришлось трижды оказаться на госпитальной койке. Шансы выжить в пехоте были фактически нулевыми. Каждые два месяца личный состав роты обновлялся полностью. Без оговорок. Нас никогда не жалели. Сейчас, как вспомню, сколько своих убитых товарищей мне пришлось похоронить и потерять в боях, мне жутко становится...

Для противника, вражеский пулемет — это всегда цель № 1. Подавить пулеметную точку — буквально дело чести. Только в кино или в донесениях политруков пулеметный расчет часами стреляет из окопа длинными очередями и косит немецкие цепи. На практике, в наступлении в чистом поле, если хочешь выжить, то после двух-трех выпущенных очередей надо немедленно менять позицию. Ведь, если немец засекал пулеметную точку, то моментально по тебе начинают бить снайпера, минометы, артиллерия, и так далее. Позицию в который раз поменяешь, и если бой затих, то надо снова срочно приготовить огневую, опять рыть, копать, долбить мерзлый грунт и маскироваться, оборудовать пулеметную точку...

Самый памятный эпизод войны. Был один случай. Немцы подожгли наш танк Т-34 прямо у своих траншей. Танк был объят пламенем. Мы находились от них на расстоянии 300 метров. Экипаж танка пытался спастись, но лишь двоим удалось выбраться на броню. Один, пылающий как факел, был сразу убит огнем немецкой пехоты. Второй был жив, лежал возле танка, спрятавшись за какой-то кочкой. Но преодолеть эти триста метров до своих он не мог, слишком сильный огонь открыли немцы. Услышав, что наш пулемет отвлекает немцев на себя, он, то короткими перебежками и, петляя, то ползком, продвигался к спасительным кустарникам, а там уже недалеко была наша траншея. Меня подбадривали товарищи — «Не давай немцам голову поднять!» Танкист удачно проскочил. Вскоре к нам подошел черный от копоти немолодой солдат в танковом шлеме и сказал мне буквально два слова: «Спасибо сынок!»...

Вначале была уверенность, что меня не убьют, ведь мне всего семнадцать лет, я еще и пожить не успел. Но когда насмотрелся на умирающих на поле боя товарищей, моих одногодков, услышал крики раненых «Мама!», то все увиденное напрочь лишило меня этой уверенности. Мне столько раз пришлось в полной мере хлебнуть горькой доли выпавшей на судьбу моего поколения, столько раз оказаться в ситуациях, в которых казалось, нет никаких шансов на жизнь, что сейчас я убежден, что только благодаря Всевышнему я остался живым. Но такого панического парализующего страха, который бы мне помешал выполнять свои функции в бою, мне не довелось испытать. Молодой был... Иногда было по-настоящему трудно перебороть страх. Идут на батальон с десяток немецких танков. Получаем приказ: «Танки пропустить через себя, огня не открывать!» Но когда в двух метрах от тебя, обдавая горячим дыханием мотора и лязгая гусеницами через траншею перекатывается стальная махина, становится муторно. Танки прошли, мы начали отсекать пехоту кинжальным и шквальным перекрестным огнем. А танки развернулись... Один раз меня ранило в атаке, прямо на немецком минном поле. Осколки попали в лицо, задели глаз, да еще мои глаза засыпало землей. Лежу, не могу двинуться. Напарник рядом убитый. Жара страшная. Ничего не вижу. Слышу крик санитарки: «Есть кто живой?!». Крикнул в ответ — «Здесь я!» Приползла санитарка, вытащила меня с минного поля, подобрала еще одного уцелевшего. Обмоткой нас привязала, цепочкой, одного за другим, повесила мой автомат и его винтовку на меня, и так мы выбрались с поля боя. Но те несколько часов, когда я слепой и беспомощный лежал на минном поле, мне было очень страшно. Глаз прооперировали уже после войны. Так и воевал дальше, фактически видя только одним глазом».

Когда я дослушал рассказ своего прадеда, то спросил его: «А зачем ты нам все это рассказываешь?» Он тяжело вздохнул, обнял меня и сказал одну короткую фразу, которую я не забуду никогда:

В конце войны у него в красноармейской книжке была записана специальность — пулеметчик, и была отметка, что награжден нагрудным знаком «Отличный пулеметчик». Ему этот знак вместе с медалью «За отвагу» лично вручал командарм 51-й Армии Яков Григорьевич Крейзер. И он этим знаком гордился больше, чем, своим орденом Красной Звезды, полученным за бои в прусском городе Истенбург. Войну прадед заканчивал в 277-мгвардейском полку 91 гв. СД 39-ой Армии генерала Людникова. Воевал в ней пулеметчиком.

После войны Давид Костинбой вел активную общественную деятельность. Был членом комитета инвалидов Великой Отечественной войны в Израиле. Часто выступал с лекциями о войне и писал статьи. В послевоенные годы он написал автобиографическую повесть «А годы, как птицы летят...»

Война так и не ушла от него в далекое прошлое, это как неизлечимая боль, которая оставалась с ним до конца его жизни.

В рассказе использованы материалы из книги Д. Костинбой «А годы, как птицы, летят...»